На следующее утро я встала пораньше, чтобы поскорее проявить драгоценную кассету. Я очень нервничала и всю дорогу бежала. Достигнув наконец большой фотолаборатории на Риджент-стрит, я вручила пленку и попросила ее проявить.

Мужчина, окончив складывать в одну кучу большое количество фотопленки, взял у меня рулон. Он посмотрел на меня.

— Вы ошиблись, я полагаю,— сказал он, улыбаясь,,

— О нет, что вы, я уверена, что нет.

— И все-таки вы дали мне не ту пленку. Эта засвечена.

Я уходила, изо всех сил стараясь сохранить достоинство. Иногда приятно бывает думать о том, в каком идиотском положении может оказаться человек, но никому не доставляет удовольствия испытать это на себе. Когда •л проходила мимо одного из самых больших мореходных агентств, я неожиданно остановилась. В окне стояла прекрасная модель одного из кораблей компании, и на ней было написано крупными буквами: «Кенильверт Кастл». Дикая мысль вдруг пришла мне в голову. Я толкнула дверь и вошла внутрь. Я подошла к прилавку и проговорила прерывающимся от волнения голосом:

— «Килморден Кастл»?

— Семнадцатого выходит из Саутгемптона в Кейптаун. Вам первый или второй класс, мисс?

— Сколько стоит тот и другой?

— Первый класс — 87 фунтов...

Я прервала его. Это совпадение доконало меня.

87 фунтов. Это как раз величина моего наследства, Будь что будет!

— Первый класс,— сказала я. Теперь я действительно стала авантюристкой. 

 Глава 8

Это удивительная вещь, но я, кажется, никогда не найду покоя. Я человек, которому нравится спокойная жизнь. Я люблю свой клуб, люблю играть в бридж, мне нравится хорошо приготовленная пища, крепкое вино. Я люблю Англию летом и Ривьеру зимой. И у меня нет никакого желания участвовать в сенсационных происшествиях. Иногда у камина я с удовольствием читаю о них, но этим и ограничивается мое увлечение. Моя главная цель в жизни — всегда иметь удобства и комфорт. Достижению этой цели я посвятил немало времени и очень много денег. Но я не могу сказать, чтобы всегда этого добивался. Что-нибудь то и дело случается, если не со мной, то уж, по крайней мере, вокруг меня, и очень часто, несмотря на мое сопротивление, меня вовлекают в разные опасные и авантюрные происшествия. Я ненавижу это, На этот раз Гай Пагетт пришел ко мне в спальню с телеграммой в руке и с лицом, как у плакальщицы на похоронах. Это было сегодня утром. Гай Пагетт — мой секретарь, усердный, трудолюбивый человек, превосходный во всех отношениях, но я не знаю никого, кто раздражал бы так сильно. Уже очень долго меня мучает проблема, как отделаться от него. Но, к сожалению, вы не можете уволить своего секретаря за то, что он предпочитает работу карточной игре, любит вставать рано утром и вообще не имеет никаких пороков. Единственное, что примиряет меня с ним, это его лицо. У него лицо отравителя XIV века — примерно такие физиономии были у тех, кому Борджиа поручал свои темные дела. Я бы не возражал против него, если бы Пагетт не заставлял меня работать. Мне всегда казалось, что работа — это нечто светлое, легкое, ее нужно выполнять шутя. Я сомневаюсь, что Гай Пагетт шутил в своей жизни с кем-нибудь. Он все воспринимает очень серьезно. Вот почему с ним трудно жить. На прошлой неделе у меня возникла чудная идея послать его во Флоренцию. Он много говорил о ней и о том, как ему хотелось бы поехать туда.

— Дорогой мой,— вскричал я.— Вы поедете туда завтра. Я оплачу все издержки.

Январь — не совсем подходящий месяц для поездки, но для Пагетта это не имеет никакого значения. Я представил себе его, приехавшего туда, с путеводителем в руке с немым обожанием обходящего картинные галереи. Недельная свобода, купленная этой ценой, слишком дешевое удовольствие.

Это была удивительная неделя. Я делал все, что хотел, и не делал ничего, чего не хотел. Но когда я однажды, открыв глаза, увидел Пагетта, стоящего между мной и светом уже в 9 часов утра, я понял: свобода кончилась.

— Дорогой мой,— сказал я,— что, похороны уже состоялись или назначены на более поздний час сегодня?

Но Пагетт не понимает юмора. Он продолжал пристально смотреть на меня.

— Значит, вы знаете, сэр Юстус?

— Знаю что? — спросил я раздраженно.— По выражению вашего лица я могу заключить, что один из ваших близких и дорогих родственников должен быть сегодня предан земле.

Пагетт, как всегда хладнокровно, игнорировал эту реплику.

— Я подумал, что вы не могли знать об этом! — Он потряс телеграммой в воздухе.— Я знаю, что вы не любите, когда вас рано будят, но сейчас уже 9 часов,—Пагетт считал, что 9 часов это, по крайней мере, середина дня.— И кроме того, я решил, что обстоятельства...— Он снова потряс телеграммой.

— В чем дело?—наконец закричал я.

— Эта телеграмма из Марлоу. В вашем доме была убита женщина.

Это разбудило меня всерьез.

— Какая возмутительная наглость, — воскликнул я. — Почему в моем доме? Кто убил ее?

— Они не сообщают. Я полагаю, сэр Юстус, что мы должны немедленно вернуться в Англию.

— И думать не смейте. Почему мы должны возвращаться?

— Полиция...

— Какого  черта. У меня нет никаких дел с полицией.

— Но это же ваш дом.

— Это мое несчастье, а не вина.

Гай Пагетт мрачно покачал головой.

— Это произведет очень неприятное впечатление на избирателей,— заметил он печально.

Я не понял почему, но знал, что в подобных вещах предчувствия редко обманывали Пагетта. На первый взгляд, член парламента ни в малейшей степени не ответствен за то, что молодая женщина приходит в принадлежащий ему пустой дом и ее убивают там, но в глазах респектабельных англичан не может быть никаких смягчающих обстоятельств.

— Она вдобавок иностранка, а это усугубляет дело,— продолжал Пагетт.

Снова я подумал, что он прав. Очень плохо, когда в вашем доме находят убитую женщину, но вдвойне плохо, когда эта женщина — иностранка.

— Боже мой! — воскликнул я.— Надеюсь, это не очень сильно подействует на Каролину.

Каролина — женщина, которая мне готовит. Между прочим, она жена моего садовника. Что она за женщина, я не знаю, но готовит отлично. Джеймс, напротив, неважный садовник. Но я смотрю сквозь пальцы на его лень и даю им возможность жить в маленькой привратницкой исключительно из-за чудесной стряпни Каролины.

— Я не думаю, чтобы она захотела остаться там, — сказал Пагетт,

— Вы всегда вселяли в меня бодрость,— невесело пошутил я.

Кажется, мне придется ехать обратно в Англию. Пагетт упорно настаивает на этом. И кроме того, необходимо умиротворить Каролину,

Мне кажется невероятным, что есть люди, которые могут зимой уезжать из Англии и не делают этого. Зимой здесь отвратительный климат. Все, что связано с этим проклятым делом, действует на меня угнетающе.

Маклеры утверждают, что после всего этого почти невозможно будет сдать Милл-хауз. Каролину мы уговорили остаться — правда, для этого пришлось удвоить ей плату. Но с таким же успехом мы могли послать ей телеграмму из Канн. Как я и думал, мое присутствие в Лондоне было совсем не обязательным. Завтра я уеду отсюда.

Произошло несколько удивительных вещей. Начать хотя бы с того, что я встретил Августа Милдрея, самого большого осла из всех старых ослов, которых только производило нынешнее правительство. Он был весь воплощение таинственности, когда отвел меня в самый темный угол клуба. Он очень долго говорил мне о Южной Африке, о волнениях в Родезии и о том, какие слухи и разговоры все это вызывает. Он рассказывал мне о тайных причинах этих волнений. Я слушал терпеливо, как мог. Наконец, он понизил голос до шепота и объяснил мне, что имеются очень важные документы, которые необходимо передать генералу Сматоу.